Андрей Брэм. РАЗБРОД И ШАТАНИЕ
Рассказ
 
   Эту фронтовую байку я услышал очень давно, когда мне было лет, наверное, восемь. Отцу было немногим за сорок. Дело было летом. Я забежал со двора, где играл с пацанами-дворянами, попить студёной водички из холодильника. На кухне в это время сидели отец с друзьями - ветеранами. Разбивая "окопным способом" горлышки бутылок об водопроводный кран, хлестали стаканами водку. Из динамика кухонного радио звучала модная в то время песня, кажется, она преследовала ухо слушателя каждый день. Молодые и красивые в то время матушка, с подругой - чьей-то женой, им услуживали.
   Разговор, как всегда, велся ни о чем и обо всем. И мне на эти разговоры было абсолютно "по барабану", особенно когда звучали фразы вроде: "Европа буквально напичкана ядерным оружием".
   Обычно после таких встреч отец по ночам, во сне, громко, на всю квартиру, скрипел зубами - не знаю, как это у него получалось. Наш родственник - дядя Семен, кроме того, пугая всех домочадцев еще и кричал: "Неместя-ар! Билятта-ар!*". В то время это было обыденное явление: во всех семьях фронтовиков скрипение зубами по ночам было в порядке вещей.
   Так вот, забежал я на кухню, пью водичку, и в этот момент в отце проснулся педагог:
   - Сына, ты когда дома жить будешь? Вообще - полный разброд и шатание!
   Время было весьма доброе, и люди были добрые. В совершенно седой голове одного из ветеранов включается, благодаря этой фразе, модуль памяти. И, с любовью погладив меня по голове, говорит другу, чтобы замять отцовское негодование:
   - Слышь, Коля, а вот случай у нас был...
   
   Не знаю - правда это, или нет, но иной раз все ветераны дружно и понимающе, ни разу не улыбнувшись, серьёзными головами, в знак согласия, кивали. Речь пошла о войне. И так как отец мне ни разу в жизни про войну не рассказывал, хотя я иногда настойчиво и просил, я остался, чтобы послушать.
   Только по прошествии многих лет до меня дошло, что поведанное с юмором и великой иронией, на самом деле, являются выплеснутыми болью и страхом самого рассказчика, с ходу понятые только друзьями-фронтовиками.   
   
***
   
   - Батальё-он, рывня-айсь! Сми-ир-рна-а! Рядовой Руденко, выйти из строя!
   Рядовой Руденко из строя вышел.
   - За утерю сапёрной лопатки рядовому Руденко объявляется три наряда по кухне вне очереди! Рядовой Руденко, встать в строй!
   Рядовой Руденко, отдав честь:
   - Слушаюсь, три наряда вне очереди! - встал в строй.
   - Вольна-а!
   Командир артбатальона капитан Максимов, изобразив на лице крайнюю степень озабоченности, хорошо поставленным командирским голосом стал толкать речь:
   - Товарищи бойцы! В батальоне наблюдаются разброд и шатание! Каждый день выявляются нарушители воинской дисциплины! Вот, Руденко, извольте-ка знать, неизвестно где потерял лопатку! А ведь это не просто так лопатка, это, если вам неизвестно, еще и оружие! И вообще, все прекрасно видели у штаба агитплакат "Лопата - друг солдата!". Завтра Руденко потеряет винтовку. А потом и орудие!
Так что, товарищи бойцы, извольте-ка знать, - и, чеканя слова, в стиле лозунга, произносит, - утеря саперной лопатки - это измена Родине! Я правильно говорю, товарищ лейтенант?
   Особист лейтенант Смирнов, которого нелегкая принесла на построение и благодаря его присутствию, собственно, Руденко и получил три наряда от комбата, в знак согласия кивнул головой. Как правило, за подобное солдаты либо получают разгоняй, либо, если командир не в духе, один наряд. Но в данном случае, комбат вынужден показать особисту, что работа в вверенном ему подразделении держится на должном уровне, в батальоне полный порядок и все находится под тотальным, жесточайшим контролем.
   Капитан продолжил:
   - К нарушителям воинской дисциплины, всегда и впредь будут применены самые строгие меры дисциплинарного, - в такт, помогая указательным пальцем, уже по слогам, - воз-дей-стви-я! - Выдержал эффектную паузу, - вплоть до трибунала, извольте-ка знать! До тех пор, извольте-ка знать, пока разброд и шатание полностью не будут искоренены! Я правильно говорю, товарищ лейтенант?
   Особист лейтенант Смирнов, заложив руки за спину, вновь равнодушно кивнул головой.
   - Так, товарищи командиры, имейте в виду, что и с вас, в случае чего, будет, извольте-ка знать, особый спрос!..
   Наконец наступил момент менять тему:
   - Так, старшина!
   - Ийя!
   - На третьей позиции почему "предатели" не докрашены?
   - Дык ить краска ещё позавчера закончилась, я ж докладывал, товарищ капитан!
   - Ну что, мне теперь за вас ваши проблемы решать? Проявите смекалку, в конце концов, максимум ко вторнику, нет, к понедельнику, чтоб покраску закончили!
   - Слушаюсь, товарищ капитан!
   - Все! Я все сказал! Товарищ лейтенант, у вас есть что? - особист, не выражая никаких эмоций, уже отрицательно мотнул головой, всем своим видом показывая, что присутствует на построении чисто в целях занять своё свободное время. - так, товарищи командиры, развести личный состав согласно плану, - и размыто закончил:
- остальное в рабочем порядке.
   
   Единственное, чем хорош наряд по кухне, так это вполне сносное и сытное питание. Пока солдат находится при полевой кухне, повара к нему относятся как к своему. Стоит только сроку наряда подойти к концу, считай, что кулинары тебя не знали, и впредь знать не желают.
   Работы при кухне - непочатый край. Воды натаскать. Если рядом воды нет - проявить смекалку и всё равно натаскать. Заготовить сносное количество дров, по крайней мере, чтоб хватило поварам на сутки, а там посмотрим. Если дров рядом нет, необходимо опять же проявить смекалку, но чтоб дрова были.
   С дровами Руденко повезло, даже, можно сказать, через край. В родном артбате пустых ящиков из-под немецких снарядов, хоть пруд пруди, их собирали по мере наступления. Из крышек от больших ящиков ладили полы и стенки в ротных палатках, очень даже одомашненные нары и красивые чемоданчики.
   Кроме того, нужно начистить огромное количество картошки. К четырем часам утра необходимо начинать топку котлов полевой кухни, довести в них воду до кипения, разбудить поваров к пяти. Развезти на батальонной кляче, с подпольной кличкой Ева Браун, огромные термосы с готовой горячей пищей по подразделениям. Перемыть всю посуду и котлы. И так три раза в день. В перерыве можно перекурить самокруточку и повнимательнее рассмотреть этот самый плакат на фанерке, прибитый к дереву возле котлов полевой кухни. На нём изображён мужественный солдат с патриотическим блеском в глазах, по всему видать - ни разу в жизни не произнесшего ни единого матерного слова. С помощью индивидуальной сапёрной лопатки он явно рыл кому-то яму.
   "Да-а, в начале войны пришлось лопаточкой-то поковыряться", - размышляет солдат, - "А сейчас прём, даже не пригибаясь... А может это сапёр орудует?..
Замполит говорит - скоро войне конец... Как там, дома-то?.. Надо б письмишко написать...". Жарко… Вспомнилось зимнее белое солнце родины.
   Спать бедному Руденко, при смене караула, приходилось здесь же, рядом с котлами, на родных пустых ящиках, вздрагивая и просыпаясь от малейшего шума. Потому-как, несмотря на наличие постового, бдительно охранявшего территорию полевой кухни, как от внутреннего, так и внешнего врага, весь солдатский люд крайне изощрённо проявлял смекалку при добыче воды и дров. Та же разведрота, к примеру, даже сами и не таскали, давали часовому пару банок консервов, так он и натаскает под сенью ночи чего, как говорится, душе угодно. А душе обычно угодно воды и дров. На большее, например, на кухонный котёл с трубой никто, как правило, не посягал. А утром, уже другой, сменившийся часовой и знать ничего не знает.
   Руденко не сомневался, что и лопатка, на которой он, иной раз, любил поджарить на костерочке какой-нибудь деликатесный продукт, ушла также благодаря чьей-то смекалке.
      Настала, значит, пора прекратить кухонную возню, и рядовой Руденко весь измученный, уставший, хронически сонный, но сытый, утречком возвратился в родную батарею. Причём вернулся он со своим новым другом - с сапёрной лопаткой.
Так получилось, что один из бдительных часовых спал некоторое время стоя и с открытыми глазами. Вот Руденко и проявил смекалку; поднимать шум и докладывать «куда следует» не стал - не в его это правилах. Да и нес службу солдат на внутренней территории, не на внешней.
   И вернулся ведь как раз вовремя, чтобы узнать, что весь люд чем-то занят и кроме него, стало быть, некому стоять во внешнем суточном наряде, охранять эту самую артбатарею от посягательств внутреннего и внешнего врага.
   Взял солдат свою винтовку, примкнул штык, тщательно начистил сапоги промасленной оружейной ветошью, придал блеск суконкой. Накинув на плечо скатку
шинели, ругнулся для порядку и пошёл на пост, к орудиям, нести нелёгкую службу.
   До вечера простоял более-менее бодро. Хохмил с дружками, наводившими порядок на гаубичной батарее и докрашивающих "предателей" неизвестно где раздобытой
краской в летний камуфляж, по поводу испуганно пробегавших мимо них молоденьких санитарок последнего набора. Внимательно, не перебивая, выслушал гневную речь,
сопровождавшей их, тоже молодой, но старослужащей санинструкторши. Категорически отказался помочь товарищам с покраской орудий, сославшись на ответственную
службу, в то же время не забывая давать им дельные советы. Пару раз, сменившись, поспал днём, согласно караульной ведомости. Вечером, от нечего делать, убивая время, опять же, суконочкой, до блеска начистил свои медали.
Отужинал.
   А вот как стемнело - навалилась усталость. Почувствовал себя, натурально, выжатым лимоном. И не лимоном даже, а какой-то донельзя выкрученной и обсосанной
лимонной коркой. Даже, казалось, давно забытый вкус этого самого лимона на языке почувствовал. Вот бы сейчас чайку с лимончиком - сил восстановить.
Полковые разведчики как-то трофейным угощали, здорово помогает.
   Сел солдат на снарядные ящики, винтовку между ног поставил. Посмотрел на звёзды в тёмном небе, на ящик, на котором сидел. Пригляделся повнимательнее,
разлито что-то на ящике. Пригнулся, понюхал, - пахнет чаем с лимоном. Непорядок, думает солдат Руденко, надо бы вытереть. А чем вытереть-то? Проявить смекалку
что ли?
   Недолго думая, превращается он вместе с винтовкой в половую швабру и давай наяривать снарядный ящик, чтобы блестело всё, как положено: «хр-р-р… фр-р-р…», - скрипит инструмент по-лошадиному. Ну до того отдраил, что даже плакат "Лопата - друг солдата" на досочках стал проявляться, - аж сам удивился. А солдат с картинки давай подмигивать лукаво: «тише… тише»...
   Тут неожиданно подползает к нему какая-то змея и шипит человеческим голосом:
"Да ты что это, Руденко, твою маму я видал, да ты что это себе позволяешь?
Вста-ать!"
   Солдат от испуга вскочил на ноги и открыл глаза, перед ним стоял капитан Максимов:
   - Да ты что это себе позволяешь!? В предатели захотел записаться?! Под трибунал?.. - сдавленным голосом, натурально шипит сквозь стиснутые зубы, комбат, - Да я тебя сейчас лично расстреляю!
   Оказывается, уже рассвело, Руденко свою смену не поднял. И оправдываться в таких случаях не принято: трибунал, так трибунал. Был бы разводящий у караула, у
которого в обязанности смену приводить, так и это не отговорка, ведь людей-то, как всегда, не хватает.
   Скрутил комбат самокрутку, послюнявил, огляделся вокруг, прицелился зажженной спичкой к самокрутке, и вдруг, будто только что дошло, еще раз оглядевшись,
выронил все курительные прибамбасы вместе с кисетом:
   - Твою мать! Где гаубица?.. - голос сорвался, закашлялся, - ...где гаубица с третьей позиции?! - дальше у капитана дыхание совсем перехватило.
   Руденко тоже глянул в сторону третьей позиции, - желудок в мочевой пузырь ушёл - нету орудия! В мозгу тревожно прокрутились варианты беспощадного
пролетарского возмездия за факт вопиющей халатности.
   О таких возмутительных случаях, наверное, ни в каких героических эпосах не упоминается, но в жизни всякое случается. Если лопатку, винтовку или автомат
можно списать на боевые легко, то уж орудие, - надо комиссионно. Вот мол, разворотило прямым попаданием, бывает, вот и подписи имеются. Лишь бы подпись,
на бумажке, не погибшего была.
   А тут на тебе, скоро конец войне, канонада слышна где-то далеко на западе. А здесь, в резерве, в тылу, гвардии рядовой Руденко с жиру бесится, жрёт да
отсыпается.
   Из-за чьей-то смекалки пострадал Руденко. Вырыл всё-таки плакатный солдат ему яму! В каком-то полку так же прозевали орудие, или вовремя не списали, вот и
спёрли.
   Поднялся, соответственно, великий шум. Прибыли комполка со свитой, и, конечно же, особист, сотрудник прифронтового СМЕРШа лейтенант Смирнов. Все с умными
лицами знакомятся с обстановкой, каждый начальник по десять раз опрашивает бедного Руденко. Столько же раз звучат на все лады страшное слово "Расстрел" и фразы: "Сон на посту - предательство!".
   В итоге, Смирнов, который всё это время молча стоял в сторонке, говорит командиру полка:
   - Значьтак, орудие уволокли ночью, на лошади, цыганским способом, тряпками копыта обмотали...
   Полковник тревожно:
   - Комбат, эта... как её... кляча на месте?
   Капитан виновато:
   - С утра Ева Бра... Её брали... При кухне лошадь была, товарищ полковник, посты лично обходил - сам видел.
   - Вот и вещдоки валяются, - пнул лейтенант сапогом продукт лошадиного обмена веществ, - полковник чуток уменьшился в росте, - в вашем хозяйстве орудие на
х... никому не нужно. Да и вам, я смотрю, не особо... - наплевав на субординацию, вложил руки в карманы галифе, устремил как бы задумчивый взгляд
специалиста куда-то за горизонт, - та-ак, дерьмо не кобылье, потому-как сухое...
Похоже на мерина... - военные вновь переглянулись, уже облегчённо, полковник выпрямился. - Позавчера в пяти километрах от вас полк Самсонова остановился. Ну,
это я так, для общей информации. - И повернувшись к Руденко, продолжил, - до пятнадцати ноль-ноль не доложишь о местонахождении орудия - пойдёшь под
расстрел. Найдешь - отправим в штрафбат. - Чисто для проформы делает согласование с высоким пожилым чином, - вы согласны, товарищ полковник, не  против?
   - Конечно, конечно, Аркадий Анатольевич, - полковник скосил взгляд в сторону солдата, не заметил ли тот унижения, но бойцу не до подобных мелочей, - как же можно...
   Но оперработник, уже развёртываясь в сторону капитана, перебил:
   - А у тебя, капитан, действительно, извольте-ка знать, разброд и шатание. -
И, мило улыбнувшись, ушёл по своим особым делам.
   Капитан остался стоять, как штырь, с бледным лицом.
      Снабдили ни живого, ни мёртвого, солдата необходимыми паролями, и отправили его куда глаза глядят до пятнадцати ноль-ноль. Глаза у Руденко глядели строго в
сторону соседнего полка. А затылок, в то же время, уже чувствовал горячую пулю, отлитую на родном тыловом заводе.
   Буквально через полтора часа прибежал радостно-возбуждённый и запыхавшийся к своему командиру, и уже более оптимистично докладывает:
   - ...Уже и перекрашивать собрались, сволочи! Банок с красками понатаскали, сволочи! Что я, свою маскировку не узнаю что ли? Сволочи! Вот этими, своими
руками вчера "предателя" красить помогал! - Лукавит солдат, и даже, для достоверности, показывает ладони рук, - сволочи! Да если б и перекрасили, так я
на ём каждый винтик с болтиком на ощупь знаю и на нумера не гляну! Сволочи!..
   
   Вот и вся байка.
   Хорошо, что запомнил солдат камуфлированный рисунок свежей раскраски "предателя" пока хохмил с санитарками, так что гвардии рядовой Руденко Алексей
Иванович с теми "сволочами" отделался, благодаря "последнему слову" сотрудника грозного ведомства, только штрафбатом. Вышли все штрафники оттуда друзьями, с тяжёлыми ранениями и с очередными наградами. Никто из командиров рядового Руденко не стал докладывать на Смирнова «куда следует»: очень уж расклад был неординарный.
   Особист Смирнов Аркадий Анатольевич, бывший участковый милиционер из далёкой Якутии, хороший, кстати, парень и полный земляк солдату Руденко, получив за
боевые заслуги орден Красной Звезды, был переведён командованием в другое подразделение. Капитан Максимов демобилизовался в звании подполковника.
     Да, чуть не забыл: "предатель" - это защитный щит у пушки. При стрельбе по немецким танкам прямой наводкой из-за этого "предателя" враг видит орудие очень
даже хорошо, и в ответ также лупит прямой наводкой. Обычно этот щит, визуально намного увеличивавший размер пушки, артиллеристы просто снимали.
   
   ПРИМ:
   Неместя-ар! Билятта-ар! - (якутск), без перевода понятное ругательство.