С войны не возвращается никто. Никогда. Обратно матери получают лишь жалкое подобие своих сыновей — злобных, агрессивных зверьков, ожесточенных на весь мир и не верящих ни во что, кроме смерти. Вчерашние солдаты больше не принадлежат родителям. Они принадлежат войне, с которой возвратилось лишь тело. Душа осталась там.

Но тело все же вернулось. И война отмирает в нем постепенно, пластами — чешуйка за чешуйкой. Медленно, очень медленно вчерашний солдат, прапорщик или капитан превращается из бездушного манекена с пустыми глазами и выжженной душой в некое подобие человека. Спадает невыносимое нервное напряжение, затухает агрессия, проходит ненависть, отпускает одиночество.

Дольше всего держится страх — животный страх смерти — но со временем проходит и он.

Ты начинаешь учиться жить в этом мире заново. Учишься ходить, не глядя под ноги, учишься наступать на колодезные люки и стоять на открытом пространстве в полный рост. Покупать еду, говорить по телефону и спать на кровати. Учишься не удивляться горячей воде в кранах, электричеству и теплу в батареях. Не вздрагивать от громких звуков.

Ты начинаешь жить. Сначала — потому что так уж получилось, и ты остался в живых — не испытывая от жизни никакой радости и рассматривая её как бонус, который по глупости судьбы выпал на твою долю. Все равно жизнь твоя была прожита от корки до корки в те сто восемьдесят дней, пока ты был там, и оставшиеся лет пятьдесят не смогут ничего ни прибавить к тем дням, ни убавить от них.

Но потом ты втягиваешься в жизнь. Тебе становится интересна эта игра, которая не взаправду. Ты изображаешь из себя полноправного члена этого общества. Маска нормального человека приросла успешно и организм больше не отторгает её. И окружающие верят, что ты такой же как и все.

Но твоего настоящего лица не знает никто. Никто не знает, что ты больше не человек. Люди ходят вокруг тебя, смеются, скользят по тебе глазами и принимают за своего. И никто — никто! — не знает, где ты был.

Но тебя это больше не беспокоит. Войну теперь вспоминаешь как виденный когда-тобредовый мультфильм, но его персонажем себя уже не осознаешь.

Правду больше не говоришь никому. Человеку не воевавшему не объяснить войну, точно так же, как слепому не объяснить ощущение зеленого, а мужчине не дано понять, что значит выносить и родить ребенка. Просто потому, что у них нет тех органов чувств. Войну нельзя рассказать или понять, её можно только пережить.

Но все эти годы ты ждешь. Чего? Не знаешь и сам. Ты просто не можешь поверить, что это закончилось просто так, без всяких последствий. Наверное, ты ждешь, когда тебе объяснят. Ждешь, что кто-то подойдет к тебе и скажет: «Брат, я знаю, где ты был. Я знаю, что такое война. Я знаю, зачем ты воевал». Это очень важно — знать зачем. Зачем погибли твои войной подаренные братья? Зачем убивали людей? Зачем стреляли в добро, справедливость, веру, любовь? Зачем давили детей? Бомбили женщин? Зачем миру нужна была та девочка с пробитой головой, а рядом, в цинке из-под патронов — её мозг? Зачем?

Но никто не рассказывает. И тогда ты — вчерашний солдат, прапорщик или капитан — начинаешь рассказывать сам. Берешь ручку, бумагу и выводишь первую фразу. Начинаешь писать. Ты ещё не знаешь, что это будет — рассказ, стихотворение или песня. Строчки идут с трудом, каждая буква рвет тело, словно идущий из свища осколок, ты физически ощущаешь эту боль, это сама война выходит из тебя и ложится на бумагу — тебя колотит, трясет так, что не видишь букв, и ты больше не здесь — ты снова там, и снова смерть правит всем, а комната наполняется шепотом, криками и страхом, и снова работает КПВТ, кричат раненые, и горят живые люди, и паскудный свист мины настигает твою распластанную спину. «И снова жгут наливники в Мухаммед-Аге…» Бьет барабан, и оркестр на знойном плацу играет «Прощание славянки», и вот уже мертвецы встают из своих могил, и их много, очень много; здесь все, кто был дорог тебе в той жизни, но погиб, и вот ты уже узнаешь знакомые лица — Игорь, Вазелин, Очкастый взводный… Они склоняются к тебе, и их шепот заполняет комнату: «Давай… Давай, брат, расскажи им, как мы горели в бэтэрах! Расскажи, как мы плакали на окруженных блокпостах в августе девяносто шестого! Как мычали и просили не убивать, когда нас прижимали ногами к земле и резали глотки! Расскажи, как дергаются мальчишеские тела, когда в них попадает пуля. Расскажи им! Ты выжил только потому, что умерли мы — ты должен нам! Расскажи всем! Они должны знать! Никто не умрет, пока не узнает, что такое война!» И строчки с кровью идут одна за одной, и водка глушится литрами, а смерть и безумие сидят с тобой в обнимку, толкают в бок и подправляют ручку.

И вот ты — вчерашний прапорщик, солдат или капитан, сто раз контуженный, весь насквозь простреленный, заштопанный и собранный по частям, полубезумный и отупевший — уже пишешь и пишешь, и скулишь от бессилия и тоски, а слезы текут по твоему лицу и застревают в щетине…

И ты понимаешь, что с войны не надо было возвращаться.
Родина, не предавай меня.
Мы воевали не с чеченцами или афганцами. Мы воевали со всей мразью этого мира. Мы дрались против кривды за добро и справедливость.

Каждый выпущенный в нас снаряд был выпущен в молодость этого мира, в веру в добродетель, в любовь и надежду.

В желание изменить эту жизнь. Каждый снаряд попадал прямо в наши сердца. Он разрывал не только тела, но и души, и под этим огнем наше мировоззрение рассыпалось в прах, и уже нечем было заполнить образовавшуюся внутри пустоту. У нас не осталось ничего, кроме самих себя. Все, что у нас есть — только наши товарищи. «Все, что мы знаем о жизни — это смерть." Все, что мы любим — только наше прошлое, призрачный мираж в бушующем мире. (с)

Подпись автора

В советской школе было два правильных предмета.
НВП учила как стрелять, а история - в кого.