«Благодарю за службу»
Майор милиции Мальцев (в прошлом работник следственного аппарата, чудом сумевший перевестись из «адова» следствия в Информационный центр УВД на теплую, спокойную, аналитическую работу с цифрами и с кофе, по созданию нужных отчетных параметров, да еще за те же деньги), был в составе комиссии УВД комплексно проверявшей Миньярское городское отделение милиции. Ну, кому, как не ему нужно было в лепешку расшибиться, но выявить укрытые от учета преступления, которых не могло не быть, иначе, какой же он, простите, профессионал?
Мальцев был из тех редких «рафинированных» интеллигентов, работавших в милиции в то время. Он был одновременно умен, тактичен, опытен и мудр. Проверять ему выпало Миньярский ГОМ. И надо же было такому случиться, что как раз в канун его приезда у сына председателя профкома завода из подъезда украли оставленный на ночь в подъезде велосипед. Заявление о краже зарегистрировали, а потом списали в наряд, как будто велосипед нашелся недалеко от дома, а потерпевшему просто дали другой, которыми были забиты кладовые отделения милиции.
В кабинете начальника ГОМ Мальцева усадили на начальственное место, где его можно было полностью контролировать. А начальник ГОМ Панов мухой кружился вокруг него, поднося то тот учетный журнал, то другой, то чай, то кофе. Пить водку проверяющий сразу отказался, что само по себе сразу и сильно насторожило.
Каким-то непонятным образом Мальцев сумел, не зная ни места работы ее, ни имени и отчества, найти и вызвать по телефону жену председателя профкома к себе на беседу. При этом он совершенно правильно нащупал самое слабое информативное место в этом укрытом преступлении, а Панов поднося ему очередной журнал, случайно увидел ее в коридоре и все сразу понял. Панов успел только прошептать ей одну фразу: «Велосипед нашелся у подъезда» -, и жена председателя вошла в кабинет к Мальцеву.
Часа два они там «разговаривали». Панов несколько раз заходил в кабинет, но беседа сразу же прерывалась. Жена председателя профкома сидела вся красная и задергано озиралась по сторонам. Панову становилось все более не по себе.
И вот настал момент, когда дверь кабинета открылась и женщина вышла в коридор и, ни на кого не глядя, метнулась к выходу, а Мальцев крикнул Панова к себе. Как знать, может быть, это были самые серьезные минуты в жизни молодого начальника ГОМ в то время.
Зайдя в кабинет, Панов, как ни в чем не бывало, спросил, какие еще журналы нужны Мальцеву. Мальцев же, хитро смотря в лицо Панову, произнес только одну фразу: «Благодарю за службу». После чего он быстро собрался и уехал в райцентр. А Миньярский ГОМ по результатам той проверки занял в районе первое место.
Получилось так, что он, Мальцев, обаятельный, красивый, интеллигентный, и еще далеко не старый мужчина, супер-профессионал, так и не сумел «расколоть» простую, добрую, провинциальную, русскую женщину, к тому же еще и потерпевшую.
Конечно, Мальцев не знал, что начальник ГОМ и председатель профкома частенько выпивали вместе и, что жена председателя, хотя и не приветствовала это, но она знала и понимала, что к чему было в той нашей непростой, но веселой и, в общем-то, счастливой, жизни.
«Даже мотоцикла нет…»*
И ранее, и тогда, и после того наш знакомый всегда Панов жил очень и очень скромно, если даже не сказать бедно. Так вот будучи даже начальником городского отделения милиции, он так и не сумел накопить себе даже на какой-то самый простенький транспорт, и если сказать-пошутить, то у него не было даже велосипеда, а так же не было ни дачи, ни гаража и никакого иного подсобного хозяйства или подспорья.
И вот в один из дней, к нему подошла его десятилетняя дочка и спросила, почему у них нет машины или хотя бы мотоцикла? С начала такой вопрос поставил Панова в тупик, нужно было что-то отвечать, а как ответить уже многое понимающему ребенку он не знал и ответил ей вопросом на вопрос, почему, мол, она об этом спрашивает? На что дочка, ответила, что ее подружка Ленка Кураева говорила девчонкам во дворе, что «… а у этих Пановых даже и мотоцикла то нет».
Панову сразу стало понятно, что подружка дочери просто пересказала слова взрослых о нем, о его семье, выставив, тем самым, ему цену. И на тогда это была не самая низкая оценка начальнику городского отдела милиции, когда про его предшественника переведенного в другой район, шепотом говорили, что он «…пять машин только одного добра вывез».
«В день по досточке»*
Только приступив к обязанностям начальника Миньярского ГОМ, наш знакомый Панов сразу попал под т.н. называемую комплексную проверку УВД, с которыми в районы достаточно часто наезжали засидевшиеся начальники из области.
Помещение Миньярского ГОМ было, практически, как и везде, интенсивно разрушающимся и ветхим. И вот областной куратор – полковник, начальник службы мед. вытрезвителей, во время планового наезда-проверки, на очередной вечерней планерке, стал укорять Панова, почему, мол, он не делает ремонт в помещении ГОМ.
Панов же, при всем своем весьма достаточном, но чисто милицейском, опыте раскрытия и расследования преступлений и обеспечения общественного порядка, был достаточно наивен во всех иных, так сказать, «чисто хозяйственных» вопросах, и, простенько так, попросил куратора помочь и со сметой и с деньгами на такой ремонт.
В ответ на это куратор, видимо забыв, где он находится, аж взвился со стула и стал почти кричать, что, мол, какая тебе смета, какие тебе деньги !!!??? Да кто это, мол, их даст, когда стране и так трудно !!! И тут же предложил практический выход - «…таскать в день по досточке…», вот, мол, и наберутся, материалы на ремонт, и, как говорится, лиха беда – начало!!!
А насчет мастеров-работников куратор вообще соригинальничал до предела, сказав, что Вы же, мол, плохо боретесь с мелким хулиганством, мало оформляете работяг на сутки, а они бы за досрочное освобождение черта бы Вам, в ступе, сделали, так сказать, хоз.способом !!!
Однако Панов, в ответ на такую тираду, потупив голову, ответил, что « …тАк поступать он не может». После этих его слов наступила долгая пауза сродни классической немой сцене, и всем стало ясно, что полковник-куратор предлагал Панову банально воровать, а правильный, «белый и пушистый» Панов это делать отказался. После этого УВД-вский куратор-полковник никогда, нигде и никак вообще не трогал ни Панова, ни Миньярский ГОМ, но и Панов долго на этой должности не задержался.
«Проняло»*
Начало девяностых. После многих лет работы в изматывающем следствии и после сумбурного начальствования в Миньярском ГОМ, Андрей Панов, к тому времени уже простой участковый инспектор, как-то заступил на суточное дежурство по отделению.
Без фокусов и нонсенсов тогда не проходило ни одно дежурство. Вот и в этот вечер в ГОМ ввалился пьяный Леха Исаев, по кличке «Кукиш», так как был он из ветви Исаевых, которые слыли «Кукишами», а кроме «Кукишей» в Миньяре были Исаевы-«Шапки» и другие.
Вытрезвитель к тому времени был уже упразднен и спрятать Леху хоть на пару часов оставалось только в камеру - неприспособленное помещение при дежурке, два-на-два, без окон, с проломленной фанерной дверью.
За сплошной, и непрекращающийся ни на минуту, мат Панов закрыл его в эту коморку и два часа Леха там проспал, а потом, выйдя в коридор отдела, он вновь стал непрерывно материться и крыть всех и вся на чем свет стоит….
Что-то надо было делать и тут Панова вдруг осенило ! Он закрыл двери отдела и с самым серьезным видом сел составлять на Леху протокол, по мелкому, Леха понял, что дело серьезно, что на этот раз его, возможно, увезут в райцентр на сутки, и стал проситься домой, клялся всеми богами, что больше не будет и делал это на удивление очень корректным русским языком.
Однако Панов решил пошутить до конца, и шутка его была в следующем. Он пообещал Лехе, что тут же отпустит его домой, если тот на листке бумаги напишет сто разных непотребных действий, которые нельзя гражданину совершать, ну на пример – пить, курить, пререкаться со старшими, плеваться, кусаться, ябедничать, шкодить, выражаться нецензурно, обманывать и т п.
Лехе Пановская шутка с начала даже понравилась, и он, находясь в будоражном похмелье, тут же сел на скамью, взял несколько черновых листков, химический карандаш и со словами «Ну, засекай время, начальник!!!»-, начал писать.
Первый лист, он написал быстро, нумеруя каждую позицию. Потом писаться стало все медленнее, и вот когда он накарябал чуть более пятидесяти «плохих поступков», он понял, что его больной фантазии больше ни на что не хватает.
Время шло к часу ночи. Утром Лехе было на работу. Он понимал, что если он до утра не вырвется, то утром его с охрановской машиной точно могут переправить в район и там закрыть на 15 суток. И тогда он стал ласково кричать сквозь стену Панову про жену красавицу, про малых деток, про то, как его даже когда-то хотели представить к медали «За трудовую доблесть». Но Панов был неприступен - сто плохих поступков на бумагу , и сразу домой.
В третьем часу ночи в отделе приехали опера, привезли кого-то по розыску и мужика «подселили» к Лехе в камеру. Леха был рад до краев и сразу же стал приставать к соседу, что бы тот помог ему досоставить список «плохих дел и поступков», но и вместе у них ничего не получилось, так как догнали они список только до 70 проступков.
Тогда природная изворотливость подсказала Лехе, что можно некоторые «плохие дела» в списке повторить, взяв их из начала списка и перенеся в его конец. Так он и сделал и около 4 часов ночи победно забарабанил в дверь камеры. Панов не спал. Взяв Лехин список он, стал внимательно его проверять, сразу же обнаружил подвох в виде многих повторов и вернул список «в работу назад».
Тогда Леха уже взмолился и истово зарыдал в тихой истерике мутными похмельными слезами, ничего не говорил, просто рыдал и все. Панов отпустил его.
А Леха Исаев после того никогда по своей воле в милицию не приходил и даже когда матерился, то всегда оглядывался. Проняло.
«СУДЕЙСКИЕ»
Многие из нас, уважаемый читатель помнят повесть А.С. Пушкина «Дубровский», в которой великий автор, выражая свое отношение к правосудию, вершившемуся в его время, назвал команду чиновников, приехавших отбирать имение Дубровских, презрительно, коротко и емко – «Судейские».
Вот и сейчас Вашему вниманию предлагается несколько коротких рассказиков на ту же тему, но только про «Судейских» сегодняшних и про их тяжкое «…життё-быттё…»
«Мэтр»***
Начало девяностых. Областной суд. Совещание – учеба начинающих судей. Перерыв. В зале заседаний стайка уже не самых молодых женщин из числа начинающих судей окружила признанного судейского авторитета, члена областного суда, пожилого, за шестьдесят, высокого, импозантного, холеного мужчину, который еще сохранил интерес к женскому полу, не скрывал этого и, вальяжно улыбаясь, отвечал на их вопросы, которые они, перебивая друг друга, обступив мэтра, ему задавали. Мысли же его при этом были наверняка о другом.
И вот одна из женщин-судей, перебивая других, громко спросила: «А как быть, если подсудимый от своих признательных показаний, данных им на следствии, отказался, а других доказательств его вины по делу больше нет?!». Ее тут же поддержали и другие, так как проблема эта была общая и серьезная.
Всезнающий мэтр, продолжая снисходительно улыбаться, ответил вопросом на вопрос: «А Вы мое главное правило знаете ?», - «Знаем, знаем» - , с облегчением зазвучало их уст многих, и многие из них, по-детски, как послушные ученики, опережая учителя, зная правильный ответ на вопрос, проговаривали заветную и заранее известную фразу с начала одними губами, опережая ответ учителя, почти как заклинание и практически хором шептали: «Отсидит не хуже других !!!».
Мэтр же, твердо и отчетливо все равно произнес свой заранее всем известный ответ… – «отсидит не хуже других». Это было дико, ужасно и страшно, о каком, вообще, правосудии могла идти речь...
«Нарочный»*
Председатель суда, в котором работал наш старый знакомый Панов, ушел в отпуск. И так случилось, что руководить судом за себя он оставил начинающего судью Панова. Была пятница, время 13 часов, начинался обед.
Отпускник-председатель появился в кабинете Панова внезапно и сразу же без вступлений дал Панову тонкую пачку документов и сказал, что нужно срочно оформить постановление об условно-досрочном освобождении человека с одной из ИТК, расположенных в областном центре, и, более того, это было нужно сделать до 14 часов, но при этом провести через канцелярию суда приход данных документов задней датой и уход из суда их сегодняшним днем.
Но, главное, из–за того, что спец-часть в данном ИТК (которая занимается подготовкой документов об освобождении) в пятницу работала только до 15 часов, все нужно было подготовить уже к 14 часам.
Самое же интересное было в том, что за данными документами в суд должен был к 14 часам прибыть «простой человек с улицы» (как потом оказалось это был брат освобождаемого) и эти документы нужно было, в прямое нарушение закона, всех приказов и инструкций, отдать именно ему для доставления их в ИТК до конца работы спец.части колонии.
Панов все сделал, как и велел председатель, поднял «на уши» всю бухгалтерию, нашли «заднюю» дату для регистрации якобы вхождения в суд данных документов, зарегистрировали их задним числом и отправили их этой пятницей, как было отмечено в исходящем журнале, «с нарочным».
Ровно в 14 в кабинет к Панову кто-то робко постучал и в дверь вошел нестарый мужчина явно деревенского вида, скромный, тихо говорящий, который назвал нужную фамилию-пароль и сказал, что освобождается его брат.
Самое же интересное было в том, что все законные основания для условно-досрочного освобождения этого человека из ИТК были налицо, поражала только скорость, с какой все нужно было сделать и перечень, заинтересованных в этом, должностных лиц, в том числе и судейского аппарата.
Немного перефразируя известную фразу, хотелось сказать: «У-у-у-х!!! Ведь можем, когда захотим !!! ( да если еще и власть есть, практически неограниченная и, по сути, бесконтрольная)».
«Звонок «Господу Богу»*
Сын заместителя директора одного из заводов как говорится, попался, и уголовное дело на него поступило в суд к судье Плеханову. От ареста на следствии денежные родители непутевого сына кое-как отбили, а вот к суду у них подходов не получалось.
И тогда они обратились за помощью к своему старому приятелю однокашнику по институту, Сергею Николаевичу Знамову, работавшему замом в администрации, и попросили его позвонить в суд и попросить за их сына, как говорится, по существу. Знамов же, ничтоже сумняшеся, позвонил судье Плеханову, подробно представился ему по телефону и, без обиняков, самыми простыми словами попросил не сажать парня, а дать тому условно.
Судья Плеханов святым не был во всех отношениях, и когда, например, его непосредственное начальство просило кого-то не сажать, а кого-то, наоборот, посадить, то он все исполнял безукоризненно и в точности так, как ему было велено. А по тому он всегда был на самом хорошем счету, и показатели у него всегда были хорошие, и брака в работе у него не было, и на совещаниях он выступал всегда так, как было нужно и тогда, когда нужно. То есть он как-то так непонятно быстро стал готовым потенциальным председателем суда, а то бери и еще выше.
Однако он был просто ошарашен такой простотой телефонного общения и в полном недоумении машинально состорожничал и штамповано ответил, что посмотрит дело, но ничего не обещает.
Что было дальше и чем кончилось то дело в суде, мы уже и не помним, но та безапелляционность и простота, с которой чиновник просто взял и позвонил судье (т.е. Господу Богу на нашей грешной земле !!!) и попросил того свершить правосудие в нужном ему направлении, надолго осталась в памяти судьи Плеханова (Да Светится Имя Его Во Веки Веков!!!).
«Простой шофер простого депутата»
Областной депутат Александр Петрович Коноваленко, не смотря на то, что был болен неизлечимой болезнью, активно работал, и в масштабе области заслуженно был выдающейся личностью. В областной думе он руководил главными, финансовыми, вопросами и проблемами и от него очень многое зависело в жизни каждого жителя области.
Водителем же у такого человека, как это часто бывает, был весьма ушлый, пронырливый и многоопытный сотрудник, по имени Семен, которого знали практически все руководители области, так как всегда видели его рядом с шефом, и, соответственно, очень уважали его за одно только это.
И вот случилось так, что какая-то дальняя родственница Семена, недавно приехавшая из села в город на заработки, и торговавшая в рядах на рынке, серьезно обвесила покупателя оказавшегося торговым инспектором. Тут конечно быстренько завели уголовное дело (конечно, ведь такой преступник !!!) и дело, только-только поступив в суд, еще лежало у председателя суда на столе и ждало, когда он его отпишет конкретному судье.
Семен, как всегда все успел во время и в этот раз подъехал к председателю суда еще до того, как дело было отписано кому-то из судей, и прямо попросил того о снисхождении. Самое строгое наказание, какое было возможно за такое преступление, был небольшой штраф и «цена вопроса», соответственно, была настолько мала, что предлагать какую-то взятку в этой ситуации было просто бессмысленно.
Вопрос же был в другом – пойдет ли председатель суда на поводу у простого шофера одного из областных функционеров? И председатель пошел. Более того, он тут же немедленно вызвал к себе своего подручного судью Плеханова, которому часто поручал решение своих т.н. "шкурных" вопросов, и сказал, что дело отписывает ему и что нужно все сделать как надо, соответственно отрекомендовав при этом Плеханову водителя Семена.
В итоге все разрешилось благополучно. Штраф бедной родственнице Семена был назначен самый минимальный. Вот только история наша, как Вы поняли, уважаемый читатель, была совсем о другом.
«Погань»*
В выходные Член Верховного Суда Петр Ильич Саватеев был приглашен к самому Председателю на шашлыки, благо, что Председатель бы его соседом по даче. Все удалось, да и не могло не удастся, так как Петр Ильич и Председатель были однокашниками по институту, и им супер-профессионалам, было легко и говорить и молчать практически обо всем. В жизни у Саватеева все шло как надо, и в семье, и в работе, и даже для условий столицы у него был материальный достаток, и удавалось даже откладывать интересные деньги «на старость».
Казалось бы чего еще?! Но все равно что-то постоянно изнутри давило на Петра Ильича и он знал, что это было, и постоянно гнал от себя эти мысли, но они вновь и вновь приходили к нему, и на душе всегда становилось невыносимо тяжело...
На "шашлыках» Петр Ильич не смог уйти от обсуждения с коллегами «производственных» вопросов по старой российской традиции – на работе - про пьянку, на пьянке – про работу, и в который раз за все время задал Председателю вопрос, когда в надзоре будет отменяться столько дел, сколько положено, а не сколько устанавливалось специальной негласной квотой.
Тень недовольства пробежала по лицу Председателя, но он сам все прекрасно знал и понимал, так как был, прежде всего, функционер, чиновник, а только потом – судья (и уж тем более, и много позже, судья справедливый).
Именно его неофициальной инициативой было указание о резком снижении процента отмены решений в кассации в десть раз с 10-ти до 1-го, при существенном реальном ухудшении качества рассмотрения дел. Более того, черт его даже сподобил завить центральной прессе, что 70% судей не могут сдать квалификационный экзамен.
Ответ же его Петру Ильичу был коротким и емким. Он просто сказал ему, что если он хочет работать на этом месте, то пусть не задает ненужных вопросов (и не задается ими сам). И еще сказал, что нужно понимать исторический момент, что не нужно излишне торопиться с реформами, что на самом верху их могут не понять, ну а правды, справедливости и законности на Руси не было никогда, да никогда и не будет, так как это не возможно в принципе.
В понедельник утром Петр Ильич поехал на работу в Верховный Суд прямо с дачи. На работе он вновь отказал в отмене явно незаконных решений по целому десятку вновь поступивших надзорных жалоб.
А на душе у Петра Ильича было погано-погано...
«Установка. Или Бог дал – Бог взял…»***
Судья Трофимов судил Леху Балобанова, которого судьба в третий раз закатывала в суд по статье за хулиганство. И по всему получалось так, что если эта статья останется, то пятерик ему корячился и, как говорил Леха, «…проканывал точняк».
А получилось все, как и в предыдущие две ходки. Леха выпил и стал качать свои права соседям по тамбуру из-за плохой его ими уборки и грязи, оставленной соседскими детьми. Ну и как говорится, слово за слово (известным предметом по столу) и вот тебе «…грубое нарушение общественного порядка, сопряженное…», ну и так далее…
Однако дело в суде шло плохо, обвинение сыпалось как песок, по тому, как после скандала Леха уже не раз пил с соседями мировую и стал им по сути роднее родного. Вот и соседи давая показания смягчили все до такой степени, что и на пятнадцать суток то даже не получалось, а тут статья «до пяти».
Судья Трофимов, молодой 30-летний мужчина (всегда, и даже в жару, почему-то, ходивший в рубашке с долинными рукавами) всячески силился «спасти дело» и, как мог, натягивал ситуацию на статью, но ничего у него не получалось и в зале часто звучал даже смех. В итоге он дошел до того, что задал потерпевшему такой вопрос: «Ну а глаза у него (у Балобанова) какие были? Злые?!» На что сосед Серега, доставая жутким перегаром аж до судейского стола и широко улыбаясь, отвечал: «Да какие же злые, товарищ судья ??? Веселые у него были глаза!!! Ха-Ха-Ха!!!».
… казалось бы, оправдательный приговор получался на 100%, и инцидент тянул самое большое на милую соседскую ссору, не более. Но общая установка судам была все же сильна, да и отписывать оправдательный приговор нужно было в десять раз полнее и точнее, чем привычный обвинительный, и Трофимов все-таки вынес обвиниловку, но дал Лехе условно даже с двумя непогашенными судимостями за такое же злостное хулиганство. (Такое решение вряд ли было законным, но было мудрым).
_____________
Прошло какое-то время и судью Трофимова (который, злые языки говаривали, якобы был из детдомовских) нашли мертвым на съемной квартире, где он постоянно проживал со своей сожительницей, так называемой гражданской женой, медиком среднего звена в районной больнице.
Обстановка в комнатах этой старенькой «двушки» была более, чем скромная, мебели было несколько десятков лет, обои на стенах были хотя и целые, но старые-старые еще наверное поклеенные строителями-«химиками» при социализме.
Подумать, что в таком хламе живет земной Бог – судья, было просто невозможно, но это было так. Врачи скорой помощи причину смерти определили быстро и безошибочно – остановка сердца, которая полностью подтвердилась на вскрытии.
Ну что ж, как говорится, Бог дал - он же и взял…, вот только в протоколе осмотра места происшествия, составленном следователем прокуратуры было указано, что и на стуле рядом с кроватью и по всей комнате были беспорядочно разбросаны более 20-ти использованных медицинских шприцев.
Все другие материалы доследственной проверки были сразу же и полностью засекречены, а потом столь же быстро уничтожены.
А председатель суда (как говаривали те же самые злые языки-очевидцы), который «подбирал» на работу судью Трофимова, при прощании на кладбище ну просто чуть не в гроб лез целоваться с покойником…
До сих пор не могу понять - про разное были эти рассказы, или же про одно и тоже…
«Кристальный»*
Народного судью Пестова Федора Алексеевича знал весь район, и каждый житель района мог сказать, что Федор Алексеевич - кристально честный человек. Конечно, и сейчас много кристально честных судей, но далеко не о каждом так скажут люди…
Мутные девяностые навалились на наше общество внезапно, лавиной и к тому времени Федор Алексеевич был уже на скромной судейской пенсии.
Однажды утром следователь Панов идя на работу, пошел дорогой мимо местного рынка, где бабушки и пенсионеры торговали овощами и зеленью со своих участков, и случайно, боковым зрением среди торгующих в их общем ряду, в телогрейке, которая в простонародье называлась фуфайкой, увидел стоящего и торгующего огурцами и зеленым луком Федора Алексеевича...
Панов, конечно, не подал виду и, проходя мимо, вежливо и тепло, как ни в чем не бывало, поздоровался с судьей, приостановившись и спросив про его здоровье, хорошо, при этом, помня, каким огромным непререкаемым авторитетом он пользовался всегда и у всех.
От увиденного внутри у Панова все стало холодно и в висках застучал только один вопрос – почему все так происходит???!!!
... каким бы не был тот наш прошлый социализм, и как бы он искусственно не уравнивал в правах всех граждан, но судью-пенсионера надо было обеспечить так, что бы он не шел в ряды на рынок продавать свои огурцы и выкраивать какие-то рубли и копейки на жизнь.
«Не застегивается…»*
Судья Фильчиков, после своего назначения на должность брать начал сразу. И вот в очередной раз за свои первые два месяца работы, получив от клиента известный предмет – толстый пакет с деньгами, завернутый в старую газету, он положил его во внутренний карман пиджака. Однако пиджак на нем сидел плотно и без пакета, а по тому застегнуться было ну просто не удобно, и дышать становилось тяжело, и пиджак натягивался со складками поперек.
Как раз в это время раздался телефонный звонок и ему сообщили, что нужно срочно бросить все дела и выезжать в облсуд для принятия судейской присяги. Оставлять взятку в кабинете было опасно и Фильчиков так и поехал на присягу с «барашком в кармашке».
Когда настала его очередь подходить к руководству для произнесения заветных слов присяги и подписания специальной присяжной ведомости, он подошел к чиновнику-организатору
с не застегнутым пиджаком, и начал просветленно и твердо произносить положенные слова верности закону и здравому смыслу.
Чиновник-организатор от юстиции, видя такую расхлябанность в виде незастегнутого пиджака, сквозь зубы тихо произнес: «Застегни пиджак». На что Фильчиков так же одними губами ответил ему: «Не застегивается»,- и с расстегнутым пиджаком так и вернулся на свое место в зале.
«… да не судимы будете»*
2009 год. Председателя Курбатовского областного суда Воробьева наконец-то сняли. Конечно, вариант смещения формально был избран не самый жесткий - личное заявление об отставке. Но все, кто хоть немного понимал в региональном судействе, хорошо представлял себе, кому, сколько и каких инстанций пришлось пройти и согласовать, прежде чем вообще принять такое решение, а потом, пусть и нехотя, но выпустить информацию об этом в прессу.
Всем известно, что с таких постов да еще в «младенческом», для политика, возрасте, сами не уходят. Особую тревожность данному факту придавало еще и то, что вместе с ним так же «добровольно» подала в отставку и его первый заместитель по гражданским делам г-жа Кучерявых. Более того, во всяческих кулуарах поползли слухи, что и второго «первого зама» Воробьева по уголовным делам г-на Солдатова уходят «по собственному»…
Вот, честно сказать, лучше бы уж Воробьев в ответ на множественные вопросы и суждения журналистов просто молчал бы. По тому как то, что он (председатель областного суда !!!) формально выставил как причину своей отставки, было просто смешно. А пояснил он свою отставку только лишь тем, что «достали» его журналисты, что совершенно необоснованно осудили его, замучив своими клеветническими байками и вопросами в прессе, по тому, мол, вот он и уходит…
Вышло же все вот как. У председателя облсуда жена была адвокат. А у жены-адвоката была изумительная подруга-адвокат, которая (ну просто всегда как-то так получалось) выигрывала практически все т.н. резонансные чиновничьи дела. Так вот эту подружку «проклятые репортеры» и засняли, когда та грузила в багажник служебной волги Председателя всякую продуктовую снедь из супермаркета, и пустили эти кадры в эфир.
Дошло до Москвы и Курбатовскому Председателю стало нужно что-то решать…
Вот уж воистину, не судите, да не судимы будете!!! Ибо, каким судом судите, таким и сами потом будете судимы!!!
«ПАРАКУРОРСКИЕ»
_____________________________________________
«Гиви» ***
Москва. Шестидесятые. Только что принят новый уголовный кодекс РСФСР, в котором наконец-то было дано более-менее понятное, конкретное и соответствующее тому историческому моменту, общее теоретическое определение и понятие - что же теперь у нас являлось преступлением.
Согласно нового кодекса преступлением у нас стало являться «…предусмотренное уголовным законом, общественно опасное деяние (действие или бездействие), посягающее на общественный строй СССР, его политическую и экономическую системы, социалистическую собственность, личность, политические трудовые, имущественные и другие права и свободы граждан…».
В столичной гостинице «Россия» той осенью были размещены представители многих городских и районных прокуратур страны. Для повышения квалификации и с целью последующего практического внедрения новшеств на местах на курсы направлялись наиболее ответственные и перспективные сотрудники сотен прокуратур.
Гиви Кавтадзе, заместитель прокурора одной из городских прокуратур Тбилиси, попал в гостиничный номер на четырех человек вместе с прокурорским работником с берегов реки Волги Алексеем Симоновым.
И вот в пятницу после лекций, готовясь к сдаче очередного зачета, Гиви, размеренно вышагивая по номеру, наизусть зубрил законодательные новшества и с замечательным грузинским акцентом вслух повторял: «Прэступлэнием являэтся дэйствие или бездэйствие, формально подпадающее под …», потом внезапно несколько раз подряд останавливался, замолкал, о чем-то долго думал, потом ругался по-грузински – «шени дэда могет хан» - по-русски у него вылетало только лишь одно слово: «Продэшэвят !!!»
Алексея Симонова это, признаться немного раздражало, он лежал на кровати и тоже «зубрил теорию». Терпение его кончилось и он, проявляя формальное участие, как коллега - коллегу спросил у Гиви, что случилось, почему он так расстраивается, и как он мог бы ему помочь?
Гиви, продолжая через слово ругаться на родном языке, откровенно ответил, что скоро заканчивается срок следствия и у него дома, в Тбилиси, должны прекратить одно дело. Его самого на месте нет, а без него его помощники продешевят и мало возьмут за это прекращение денег при этом он возмущенно приговаривал через слово : «Шени траки могет хан !!!».
Алексею надо было учить новую науку, он хотел только тишины, и ему уже надоело слушать столь беспокойного соседа. И тогда он, желая как-то снять остроту ситуации, в шутку предложил Гиви просто на выходные слетать в Тбилиси, утрясти там все вопросы и тут же вернуться назад. Билеты были недороги, лету было часа три и все можно было успеть. Гиви аж подпрыгнул от радости и стал импульсивно благодарить Алексея за идею. Затем он мгновенно собрался и на такси махнул в аэропорт.
Вернулся он поздно вечером в воскресение, радостный, довольный с несколькими бутылками настоящего коньяка и вязанками фруктов. На вопрос Алексея – как дела, ничего не отвечал, только хитро и по-доброму улыбался говоря: «Всо хорошо дарагой, спасыбо тэбэ, всо хорошо».
Потом Гиви вновь взял в руки свой конспект и, почти по-детски, искренне и серьезно стал вновь зубрить очередные законодательные новшества, произнося с выражением и вслух заветные слова: «Прэступлэнием являэтся дэйствие или бэздэйствие…»
Послесловие. Всю эту историю, слово-в-слово автору рассказал прототип главного героя рассказа и непосредственный участник тех событий, адвокат Алексей Васильевич Горин, который ныне ушел от нас в мир иной. Пусть земля ему будет пухом. Май 2010 года.
«Нелюбимчик»*
Урал. Конец семидесятых. Маленький уральский городок, такие называют - город-завод. Директор же «главного» городского завода, являлся фактически и главой города. Таким директором был Александр Константинович Боровков, а у него был, в хорошем смысле этого слова, любимчик, секретарь заводского комитета комсомола Иван Колесник, который был замечательным человеком, прирожденным неформальным лидером и прекрасным организатором, но иногда его, скажем так, заносило.
И вот как то раз его задержали и доставили в РОВД где хотели чуть ли не возбуждать уголовное дело по хулиганству – ли, или по сопротивлению сотрудникам милиции, в общем как то вот так все и получилось. Боровкову обо всем доложили быстро. Но и прокурору города, Николаю Васильевичу Кротову, участнику Великой Отечественной войны и даже участнику (так случилось) обоих торжественных парадов на Красной площади в столице в 1941 и в 1945 годах, тоже доложили быстро, так как понимали, кого задержали, и что сейчас будет.
Директор завода Боровков позвонил Кротову тут же, ночью, прямо домой, и просто потребовал немедленно отпустить Колесника. На что Николай Васильевич набрался смелости и столь же резко ответил члену бюро обкома партии, каковым был в то время Боровков, что если потребуется, то он и его, Боровкова, арестует и что не нужно командовать прокуратурой!!!
Получился крупный скандал со звонками и многими перезваниваниями и в облпрокуратуру, и в обком партии, и т п.
Как именно все там разрешилось, не столь интересно. Конечно, Колесника не посадили, да и дело-то, кажется, быстро прекратили, а, может быть, даже и не возбуждали, суть не в этом. Просто потом, когда Николая Васильевича окончательно подкосила болезнь костей – парез, и когда он, умирая, долеживал последние дни в нашей обычной, заурядной, районной больнице, в общей палате с алкоголиками и с судимыми лицами, на кровати, стоявшей на самом сквозняке и проходе у двери в палату, ему ведь так и не «нашли» места в обкомовских медицинских супер - апартаментах…
Иногда начальственная память – страшная вещь.
«Контролька»*
1978 год. Одесская область. Город Белгород-Днестровский. Городская прокуратура, вечер, пятница. В кабинете старейшего следователя городской прокуратуры, участника Великой Отечественной войны сидят практиканты, оканчивающие Высшую Следственную школу МВД СССР, на столе водка, сыр, редиска, баклажанная икра. Все, открыв рот, слушают старика, ловят и впитывают каждое его слово.
Слушатель ВСШ Панов, ярый поклонник В.С. Высоцкого, решил спросить у ветерана – могло ли быть на самом деле, как в одной из песен пел незабвенный поэт, по сюжету которой при срочном отступлении наши части расстреляли своего же, дезертира, но не до конца, и он чудом остался жив. Его подобрала потом наша похоронная команда, доставила в госпиталь, там его выходили и медсестра, вызывая его на процедуры, произносила фразу: «Эй ты, недострелённый, давай-ка на укол !!!».
И ветеран начал рассказывать, что служил он в войну в СМЕРШе и в заградотряде, отрезая пути к возможному отступления дрогнувшим регулярным частям Красной Армии, что ему приходилось лично видеть как производился сам расстрел, что такого, как в песне у Высоцкого, не могло быть, по тому как при расстреле после непосредственно залпа делались еще аж целых три контрольных выстрела и именно в голову уже, по сути, расстрелянному, превращая голову последнего в месиво.
Смутные ощущения долго оставались у слушателей от этого рассказа. Что-то всех их потом непонятно и долго угнетало. И только через много лет слушатель Панов, уже вышедший к тому времени сам на пенсию, понял, в чем же было дело.
Шли годы, многое стиралось в памяти, но Панов почему-то часто в мыслях возвращался к тому разговору и он всегда стоял в памяти у Панова во всех мелких деталях. Прозрение пришло много позже. И в памяти вновь всплыло лицо и, главное, глаза ветерана во время его рассказа, которые еле заметно мерцали - то мягкостью и участливостью маститого рассказчика к благодарным слушателям, - а то ледяной жестокостью маньяка-палача, приводящего смертный приговор в исполнение. Казалось, что взор его в такие моменты как бы ничего не видел и направлен он был в какую-то одну неестественную, но очень удобную для прицеливания точку, расположенную в центре грудной клетки его собеседника.
Прошли десятилетия, но в минуты тяжелых воспоминаний этот взгляд до сих пор преследует Панова.
«Ямщик, не гони лошадей…»
Заканчивал Панов свою службу в «компетентных» органах на должности следователя в небольшом волжском городке, куда перевелся с Урала, и откуда через полтора года ушел на пенсию по выслуге лет.
Сложилось так, что на новом месте службы Панова в милиции и в прокуратуре специалистов именно по дорожным делам, понимающим полностью всю суть и смысл расследования дел такой категории, не было, кроме самого Панова и одного из заместителей прокурора города.
Главным же препятствием к быстрому окончанию дел такой категории было постоянное и повсеместное то ли умышленное, то ли естественное, но затягивание проведения суд.мед.экспертиз в городском Бюро СМЭ.
Однако Панов к тому времени уже превратился, как говорят, в прожженного практика и уже в первый месяц работы окончил с обвинительным заключением аж целых семь дел, которые направил в суд. Для этого он купил литр водки, пошел к судмедэкспертам, с начала выпил с ними одну бутылку, а потом сел за машинку и стал печатать под диктовку эксперта эти семь коротких и несложных заключений, под неторопливое допивание второй бутылки.
И вот, перед итоговой месячной оперативкой в следственном отделе к Панову подошла одна из местных «следственных львиц» и на полном серьезе весьма эмоционально и с напрягом стала предъявлять ему претензии, почему, мол, он столько много закончил дел, когда следователи следственного отдела регулярно заканчивали в месяц, максимум, одно-два дела.
Панов, будучи новым человеком в этом коллективе, что-то вежливо и робко возражал, что-то положенное и правильное говорил о борьбе с преступностью, на что эта местная следственная львица безапелляционно произнесла:
Не гони лошадей, Панов!!! И не показывай, какой ты умный и хороший, и какие мы все, на твоем фоне, бездари и лентяи!!!»
«Погуляли…»**
(Обычная история губернского городка)
Конец многодневных новогодних январских выходных 2007 года. Губернский город. Преддверие 285-летия прокуратуры. В общем, строго говоря, ничего особенного-то и не случилось, просто в ресторане повздорили между собой два молодых парня. Был вызван наряд милиции, драчунов разводили в разные стороны, разбирались, как могли, потом всех доставляли в УВД, потом отпустили.
И все бы, как говорится, ничего, да вот только парни это были, скажем так, непростые. Один – молодой следователь УВД, а второй так же молодой следователь прокуратуры, которые еще не успели до этого и познакомиться то между собой.
На утро (а еще были выходные) прокурорского следователя вызвали на работу и он в убитом состоянии ждал дальнейших разбирательств в холле прокуратуры, куда не вошла, а влетела давний ее работник (назовем ее для удобства Людмилой Петровной), женщина резкая, но по-житейски мудрая.
Людмила Петровна была возмущена до глубины души, во-первых, тем, что ее, как ответственную от руководства, вызвали на работу в выходной день, и уж не менее она была возмущена и тем, что случилось. Оказавшись в холле, не взирая на посторонних граждан-жалобщиков, на постового милиционера, и других лиц, она сходу площадным матом понесла на провинившегося и сразу (да так ловко) припечатала ему по физиономии, что последний еле устоял на ногах.
После чего на отборном, витиеватом мате и тумаках она загнала его в ближайший кабинет, где продолжала, так сказать, воспитание известными женскими методами и приемами. Все, кто был в это время в холле прокуратуры, с рудом сдерживали смех и отчетливо слышали удары Людмилы Петровны, лепет и шарахания от них молодого горе-прокурора.
Тут же в холл с улицы вошел еще один вызванный для разбора работник прокуратуры, который был вместе с драчунами в ресторане, но всячески открещивался от этого. И когда он вошел в кабинет, где «воспитывали» первого, Людмила Петровна так же резко с ходу вмазала и ему, да так, что он чуть не упал, повалившись на входную дверь, которая затряслась как тонкая фанерка.
Сквозь нее все, кто еще оставался в холле прокуратуры, долго и отчетливо слышали звонкие крики и обвинения Людмилы Петровны второму прокурору, который был старше молодого, многоопытнее, и который был ресторане вместе с первым, но не сумел предвидеть и предотвратить скандал. Привести же текст возмущенных слов Людмилы Петровны в адрес провинившихся коллег не возможно по цензурным соображениям, но ругала она их смачно и от всей, как говорится, натерпевшейся женско-прокурорской души.
Чем все закончилось тогда нам неизвестно, ну, по выговору им, наверное, дали, и, пожалуй, хватит. Просто так уж у нас на Руси исконно повелось - праздник есть праздник…
«Не придуманная история»*
В городском суде осудили на 12 лет наркомана. Народу в зале было немного, но люди были. Судили коллегиально три судьи, председательствующая была женщина и с нею еще двое судей-мужчин. Прокуроров в процессе было двое молодая женщина, которая в принципе и вела процесс с прокурорской стороны, и помощник прокурора – мужчина.
Находясь в процессе, прокурор-мужчина раз шесть или семь подряд явно засыпал, роняя голову и достаточно громко всхрапывая. Прокурорша же его раз шесть или семь толкала в бок, что бы разбудить. А он, каждый раз просыпаясь, засыпал снова. Просыпался же он каждый раз достаточно ярко – удивленно, при этом, озираясь по сторонам и долго не понимая – где же он вообще находится.
Переполнило же чашу терпения то, что он, проснувшись, скажем так, окончательно, с самым серьезным видом начал задавать вопросы, как прокурор, формально показывая, что он там находится предметно и по делу, что без его участия, мол, и дело то рассмотреть нельзя, ну и т п.
Подсудимый же, понимая, что все равно его осудят и осудят на долго, в ответ на глуповатые формальные без какого-либо смысла повторно задаваемые ему вопросы (по типу: «А вот уточните…») сходу на весь зал взял да и сказанул прокурору: «Спать надо было меньше, тогда бы и не задавал таких вопросов !!!»
Наступила тягостная пауза, которая стала невыносимой, надо было разрешать ситуацию и председательствующая, опытная женщина и судья, выбрала самое правильное решение - объявила перерыв, что бы как-то снять остроту. Но, при этом она, как говорят очевидцы, упрекнула не только подсудимого, но и прокурора – пьяницу и засоню, как бы раздав «всем сестрам по серьгам».
«Профилактика»*
Начало семидесятых. Украина. Благословенная Харькiвщина. Районный центр Волчанск, три километра до границы с Белгородчиной и восемь километров до Шебекино, районного центра соседней области.
Местный рай. отдел милиции тогда ну просто задолбили и в райкоме партии и рай.исполкоме, нет мол, должной профилактики, вот и преступность, мол, растет.
А в тот период как раз особенно много стали находить криминальных трупов БОМЖей - лиц без определенного места жительства, ну вот пошла волна и все тут. Регистрировать их, и возбуждать явные «висяки-глухари» да еще как нераскрытые убийства, было, как минимум, нерационально, а делать что-то было нужно...
И вот участковому Коваленко пришла в голову оригинальная идея – как навести порядок хотя бы по этой линии и хотя бы на своем участке. В один их предновогодних дней он ближе к ночи на автозаке медвытрезвителя собрал со своего участка человек шесть самых отъявленных, и негласно делающих всю «криминальную погоду», тунеядцев, и закрыл их в отстойнике своего опорного пункта недалеко от городской окраины. Ночью к нему туда подъехал его друг, дежурный по мед.вытрезвителю лейтенант Крамаренко, с которым они затолкали всех восьмерых в автозак и повезли за город.
В ту зиму как раз было очень холодно, БОМЖи были одеты кое-как, а кто-то из них даже и по-летнему, как вытащили из подвала, так и увезли. И вот, выехав на территорию соседней области, свернув на одну из проселочных дорог, и отъехав на 10-15 километров, Коваленко остановил машину, открыл дверь автозака и выкрикнул на выход первого, кто там сидел, им оказался Коля-«Сметана».
Коваленко отвел его метров за 20, оглушил того ударом рукоятки пистолета и, выстрелив в воздух, оставив Колю-«Сметану» лежать оглушенным на ледяной земле, вернулся, сел в кабину и автозак развернувшись поехал назад. БОМЖи заволновались, стали роптать, стучать по кузову.
Проехав еще с километр, Коваленко остановил машину, вновь вышел, вывел очередного БОМЖа-, так же отвел в сторону оглушил ударом пистолета по голове, выстрелил в воздух, сел в кабину и снова автозак поехал к городу, до которого было еще далеко, а второй БОМЖ, некто Гаврилов, тоже так и остался лежать на покрытом льдом асфальте.
Когда Коваленко еще через пару километров вновь остановил машину и открыл двери, внутри наступила мертвая тишина... На его окрики - выходить, никто даже не шелохнулся. Тогда он залез внутрь и сам уже силой вытащил очередного несчастного, который, полагая, что его тоже сейчас расстреляют, начал упорно сопротивляться и кричать. Однако сам Коваленко был хотя и сухопар, но жилист, и без особого труда точно так- же завершил профилактическую процедуру и с этим БОМЖем.
В город милицейский «автозак» вернулся часа через три глубокой ночью. БОМЖей в машине уже не было, все они были оставлены в чистом поле в мороз за минус 20 градусов, без одежды и в темноте. Кто-то из них все-таки дошел до города и сумел выжить, но трех-четырех человек из них так потом никто больше и не видел.
Вот и такая случалась тогда профилактика...
«Расклад Прохорова»*
Конец семидесятых. Южный Урал. Таежный городок-поселок при одной из Исправительно-Трудовых колоний области. Молодой следователь Панов приехал туда в командировку допрашивать какого-то заключенного, назвавшегося свидетелем по нераскрытому делу.
После формального допроса к нему подошел ДПНК (дежурный помощник начальника колонии) и попросил зайти в кабинет к хозяину, то есть к начальнику колонии, подполковнику Прохорову, которого даже подчиненные звали - «хозяин», а он не противился и откликался на это.
Иван Степанович Прохоров по годам немного не дотянул до призыва на Великую Отечественную, и к этому времени был признанным авторитетом во всем областном УИТУ. Зайдя в кабинет, лейтенант Панов, как положено, обратился к старшему по званию, но Прохоров махнул рукой и спросив, все ли следователь сделал, пригласил того за маленький столик с сейфом из которого тут же достал бутылку коньяку, лимон и копченое сало.
Прохорову настолько надоела вся своя команда, что он был рад встрече даже с «…молодяком…», но что-б только «с воли», как он любил повторять своим сотрудникам, поясняя, что они, то, ведь, по сути, тоже сидят, но только снаружи, а не внутри.
Когда заканчивали вторую бутылку и нужно было уже прощаться, Прохоров грустно сказал Панову следующее: «Сынок, никогда мы преступность эту не переборем, ты уж мне поверь, я ведь всю свою жизнь как по волнам - по морям по зонам-лагерям протащился. И вот что я тебе скажу. В моей зоне наполнение - 600 человек-сидельцев. Была бы моя воля, я бы половину из них просто выгнал бы на волю сейчас, и все. Половину от оставшейся половины (то есть четверть от общего) я бы выпорол, а потом тоже бы и тоже бы выгнал. А вот оставшихся 150, с позволения сказать, человек, я бы вообще никогда бы отсюда не выпускал. Вот такой расклад получается, а теперь езжай, работай».
Прошли годы, судьба повсюду мотала следователя Панова, но он всегда помнил этот расклад Прохорова.
«План – закон…»
Помните, уважаемый читатель, как говаривали в старые, добрые, социалистические времена: план - это закон, выполнение его – долг, перевыполнение – честь...
В милиции тоже не могли обойти стороной такую хлесткую формулировку общей задачи и естественно сначала стали выставлять всем службам как-бы минимальные показатели, которых нужно было достигать, а кто их превышал, то и честь была и «панфары», как говорил известный герой одного из сериалов о революции...
Каждый опер ОБХС должен был обязательно выдавать «нагора» в месяц хотя бы одну т.н. «палку» - выявленное хищение, каждый опер уголовного розыска был обязан не допускать снижения раскрываемости на своем участке или по своей линии меньше, чем средне-областной показатель.
У участковых же каждая из десятков отчетных позиций так же была отпланирована. Был в их числе и план по отправке алкашей в ЛТП (Лечебно-трудовой профилакторий).
А вот как, порой, делался т.н. план по ЛТП, Вы, уважаемый читатель, сейчас и узнаете.
Девяностые. Южный Урал, маленький городок в подчинении района, время мучительного отрезвления всей страны и выхода из т.н. «Брежневского застоя». Практическая беспомощность и абсолютная номинальность и оторванность горкомов и горисполкомов от народа. Полное, ни во что, неверие и то же самое повальное пьянство.
И в этом маленьком городке, как и везде, алкаш был на алкаше и алкашом, как в той поговорке, помахивал...
Участковый Волков где-то там и как-то провинился перед начальством. Известное дело, в милиции тогда можно было провиниться всегда и на всем. И, бывало, случалось, что двух разных сотрудников за одно и то же - одного ругали, а второго хвалили. Так вот Волкову начальник отделения участковых из РОВД пообещал, что если он отправит за месяц в ЛТП трех человек, то взыскание с него снимут, а потом сразу направят и представление на очередное звание, срок присвоения которого уже давно вышел.
И вот Волков, как говорится, уперся рогом. Все шло неплохо и кандидаты были достойные, и нужные бумажки на них были накоплены, но заминка была в прохождении мед. комиссии кандидата в ЛТП, которую нужно было обязательно пройти по месту жительства в местной поликлинике. Главная же трудность была в том, что бы собрать с кандидата анализы мочи, кала, крови и т п, вот такой был установлен тогда порядок.
Медикам (а особенно медикам ленивым и принципиальным) это было вообще не нужно, и все ложилось на хилые плечи участкового, который был должен выловить кандидата рано утром, найти транспорт, что бы довезти его полу-никакого до амбулатории, организовать и проследить, как именно кандидат будет опорожняться в пробирки, выданные мед.сестрой, которых часто не хватало и которые хороший практичный участковый всегда имел при себе в запасе. А потом участковому нужно было еще найти транспорт, что бы эти анализы (быстро, чтобы не протухли) отвезти в район в лабораторию, где бы выдали справки, что именно этому алкашу лечиться в ЛТП можно !!!
И вот только после этого (!!!) наступал чудесный момент, когда судья произносил фразу про «...направить на принудительное лечение от пьянства и алкоголизма сроком на 12 месяцев».
У Вас, уважаемый читатель, могут волосы встать дыбом, после прочтения этих моих строк, от удивления – на что тогда тратились силы милиции, но так было на самом деле. Не везде, конечно, но было.
Тогда у нас было так: план - закон, выполнение его – долг, перевыполнение – честь…
«Комиссия»***
Начало третьего тысячелетия. Небольшой волжский город. Отдел ГИБДД. Средина недели. Что в тот вечер и ночь отмечали сотрудники ГИБДД уже не суть важно. Важно то, что на следующий день зайти в их рабочий кабинет, где постоянно проводилась так называемая комиссия, на которой окончательно решался вопрос виновен или не виновен водитель, было просто нельзя, такой там стоял сивушный смог.
Кабинет «Комиссии» состоял из двух смежных комнат с одним входом. В первой комнате на столе в полном беспорядке, среди непонятно как там оказавшегося мусора из ведра, в не подшитой форме лежала груда административных дел. В дальней же глухой комнате стены, пол, стол, стулья и диван были в смеси рвотной массы, пива и мочи. Стол был завален огрызками курицы-гриль, консервов, пустыми и наполненными бутылками со спиртным, остатками от селедки и другими объедками.
К 16 часам следующего дня, когда была назначена т.н. комиссия, густой перегарный аромат вчерашней грандиозной пьянки стоял столбом на весь коридор, и очередь провинившихся - кто с возмущением, кто с раздражением, а кто и с пониманием, вынужденно обняли его.
Члены т.н. комиссии, два офицера ГИБДД, по сути даже еще и не похмельные, а просто со вчерашнего пьяные, с убийственно-страшным запахом изо рта и от всех иных частей тела, приглашают в кабинет следующего «виновника», и туда заходит женщина.
Один из т.н. офицеров, видимо уже изрядно добавивший внутрь, широко пошатываясь встал со стула и начал искать протокол на эту женщину, вороша груду производств и при этом неловко смахнул их все со стола.
Груда бумаг рассыпалась веером по полу, и все документы перемешались между собой. Пьяный т.н. член комиссии, находясь в нескольких сантиметрах от сидящей на стуле женщины, демонстративно неэтично повернулся к ней задом, нагнулся и стал пытаться собрать с пола производства, это у него долго не получалось. Затем он, сумев схватить ворох бумаг, поднялся и нецензурно матерясь, сказал, что все, на сегодня комиссии не будет, и пусть все уходят, а он сейчас поедет на происшествие.
Женщина тихо встала и вышла, очередь нарушителей молча разошлась, а члены т.н. комиссии, даже не собрав остатки документов с пола, поехали продолжать гульбище.
Ни одной жалобы, ни на кого, никуда и ни от кого не поступило…
«Звезды золотые…»*
Начало третьего тысячелетия. Всеобщий мировой кризис. Небольшой город на Волге, в котором порядка 10 действующих официальных ювелиров, один из которых пришел на консультацию к адвокату Панову по какому-то своему вопросу и, доставая из портфеля документы, случайно переложил назад в портфель небольшой целлофановый пакетик, в каких обычно хранят золотые ювелирные изделия.
Все бы ничего, но в пакетике, как профессионально сумел разглядеть адвокат, были не сережки и не кольца, не кулоны и не подвески, в них было с десяток золотых офицерских звездочек для погон.
Панов не утерпел, пошел вопреки этике и спросил ювелира, что же это за звезды? А последний, будучи весьма удовлетворен консультацией, несколько раз оговорившись и попросив соблюсти все в тайне, сказал, что у наших ГАИ-шников сейчас такая мода – носить на погонах звезды из золота «…и хорошей пробы…», как дословно выразился ювелир, с заказами на которые к нему в последнее время зачастили уважаемые представители этой службы.
Жить, конечно, стало трудновато, но не всем, и не на столько, как о том пишут…
Значит не прогибался и был смел не только с преступным миром, но с начальством--так думает хомячок. Может служивым и смешон такой хомячий взгляд, но что есть, то есть.